Есть некоторые общепонятные вещи, которые моей душе невнятны. Этого нельзя объяснить - это чувствуют. Вот, например, я не понимаю радость мести. Нет, на государственном уровне вполне понимаю. Атомная бомба на Хиросиму за Пёрл Харбор, этого объяснять не надо. Или поймать и публично удавить Эйхмана для облегчения боли целого народа - что же тут не понять!
А вот в личном плане - не знаю. Зло мне уже причинено. От того, что сделавший его будет страдать, мне никакого облегчения не предвидится. Его (гипотетические) муки не могут принести никакой радости и никак не вернут мою утрату. Поймите меня правильно - это я не вас убеждаю, а просто проясняю, как я чувствую.
Второй пример (может быть, генетически я марсианка): у меня нет "голоса крови". Мне совершенно непонятно, отчего люди желают во что бы то ни стало выяснить, кто был их биологическим отцом. Причем тут анализы?? Отец есть отец, даже если меня подменили в роддоме. Так же я бы не взволновалась, если бы оказалось, что подменили моих детей. Я люблю этих. А к другим не смогу испытать никаких особенных чувств, даже окажись, что именно им передала свой набор генов. Такая вот странность.
И слава. Тоже кажется мне ненужной и неудобной для человека, во всяком случае, при его жизни.
Само-собой, мне бы хотелось, чтобы мои книги читали те самые специальные люди, для кого они написаны. Хочется, чтобы их хвалили и публиковали. Особенно хочется, чтобы они продавались в книжных магазинах в Москве... Но чтобы узнавали на улицах или упоминали в энциклопедиях - нет. Не хочется. Правда, мне и опасаться нечего. Не узнают и не упомянут. Глориа не витает над моим плечом с золотым веночком, которым хотела бы меня увенчать. Так что зря я отмахиваюсь от нее, как от надоедливой пчелы
Интересно поговорить о тех, кто жаждал славы и имеет ее.
Пылающий страстью Катулл, который уверенно писал, что стихи его "не одно переживут столетье" получил свою бессмертную славу. Уже тысячи лет нет той империи, которая породила его. Почти пятьсот лет, как умер великий язык, на котором он сочинял. А каждый, кто читает в хорошем переводе его яростные, нежные, смешные и отчаянные строчки откликается на них своей душой. Никто не пожмет плечами, не заскучает и не подумает, что зря потратил время на устаревшее, замшелое и никому больше не нужное.
Или Франсуа Вийон. Кажется, он был настоящим разбойником. Стихи писал в каких-то шалманах, а случалось, и в тюремной камере. И язык этот уже понятен только специалистам, а читаешь его "Завещание", написанное перед казнью:
"Я душу грешную мою, мою тоску, мою тревогу
По завещанью отдаю отныне и навеки Богу..."
и впитываешь с чужих слов (в данном случае со слов Эренбурга) и тоску, и тревогу, и легкий, неистребимый сарказм, и Веру, и Неверие великого поэта. Слава, бессмертная Слава - его награда за все безобразия, которые он совершил при жизни.
И чтобы не размазывать манную кашу по чистому столу, еще только несколько слов о Пушкине. Вот уж кто не сомневался в своей гениальности. Кажется, она была видна каждому и ему, конечно, не хуже, чем другим. И он, как бы переводя Горация, а на самом деле спокойно и уверенно размышляя о себе, пишет
И соотносит свое величие с величием Российской империи. И ошибается...
Где она, та империя, в которой финны учили в школе русские стихи? Нет её уже больше ста лет и никогда не будет. А Пушкин - вот он. И славен, доколь в подлунном мире будет жив хоть один читатель