Смотрю на портрет. Мясистое лицо, чувственные губы, грубоватые складки щёк, удлиненный упрямый подбородок и маленькие тревожные глаза. Каждый догадается, чей это портрет. Особенно, если мысленно оденет голову в завитый пудренный парик. Перед нами Бах. Портрет прижизненный и не единственный. Сомневаться в его достоверности невозможно. Так выглядел Бах на пике своей жизни. Правда ли это? Ну, нет! Это просто факт, имеющий к правде некоторое касательство. Скульптор не погрешил против истины, но и правды не сказал.
А вот цитата, в которой намеренно опущена ее главная информативная часть:
Совокупность того-то и сего-то явила миру то грандиозное, торжественно-приподнятое, как нельзя более уместное в церкви искусство, каковым была игра Йог. Себ. Баха на органе, вызывавшая в слушателях священный трепет и приводившая их в неописуемый восторг.
Это - правда. Я не слушали игру Баха на органе, но откуда-то знаю, что это правда.
Это уравнение Шрёдингера. Оно справедливо для огромного круга явлений. На нем держится все колоссальное здание квантовой механики. Правда ли это? Нет, конечно! Это всего лишь уравнение. Правда - это то, что я о нем написала.
Ни изображение, ни формула, ни пейзаж, ни модель не имеют отношения к правде. Они бывают красивы, точны или справедливы. Но правда должна быть окутана словами. Как человек-невидимка обнаруживается только когда его прозрачное тело обрисовывается одеждой, так и правда не будет понята и осознана без слов.
Первого сентября тысяча девятьсот, кажется, пятьдесят девятого года на уроке чтения я открыла посередине новенькую Родную речь и прочла там слова:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
И я, восьмилетняя, обмерла от соприкосновения с подлинной, окончательной и несомненной правдой.
Солгать можно тысячью способов: выражением лица, фальшивой бумагой, неточным анализом, неверным экспериментом, да мало ли как еще...Правду сказать можно только словами.
