Второе следствие
Нана поступила в университет на механико-математический факультет в год окончания Великой войны Она была способной и старательной девочкой, так что училась очень хорошо. Папа Наны сам был учителем математики и не возражал, чтобы и дочка выбрала учительскую карьеру. Но Нана хотела большего. Ей нравилась ткань науки, ее фактура, ее язык. Нравилось, что все это принадлежит только избранным. Человек со стороны не имеет голоса в их делах. Если доказательство правильное, никто на свете: ни ректор университета, ни председатель СОВНАРКОМа, ни папа Римский не в силах что-нибудь изменить. Доказанное пребудет вовеки.
На ее курсе из сорока двух студентов училось только шестеро девочек, однако за Наной никогда никто не ухаживал. Она не была хорошенькой, одевалась плохо - времена были послевоенные, скудные. Другим девочкам мамы перешивали свои и бабушкины старые платья, так что они иногда появлялись в обновках, а у Наны мама умерла. Но если говорить правду, главное было в характере. Она редко смеялась - плохо понимала в чем смысл шуток и зачем они вообще нужны. Ей хотелось бы нравиться однокурсникам, но сами они казались ей совершенно не достойными внимания. Ну, может, двое-трое отличников. Но эти ребята редко брились, ходили в нечищеных ботинках, от них пахло пóтом и кроме обсуждения учебного материала говорить с ними было не о чем. На семинарах они иногда казались интересными и даже блестящими, но после, в коридоре она не могла присоединиться к общему разговору или спору, стояла с остальными девочкам или сидела на подоконнике с учебником на коленях. На самом деле на этих семинарах она только и жила по-настоящему. Самым интересным был семинар заведующего кафедрой высшей алгебры, академика Наморадзе. Она была влюблена в него и искренне изумлялась тому, что остальные девушки не питали к нему никаких особых чувств. Николай Иванович был не только уникально талантливым математиком, но и изумительно хорош собой. Седеющие волосы, черные усы, очки с толстыми линзами - все в нем было необыкновенно. А лекции его и замечания на семинарах были просто невероятны. Под действием его негромких слов и неспешного постукивания мелом по доске, туманная невнятица обращалась в стройную конструкцию, прозрачную и прочную, как Эйфелева башня. Можно было задавать любые вопросы. Он отвечал просто, с готовностью и не раздражаясь. Иногда Нана изумлялась терпению, с которым он втолковывал туповатому фронтовику простые вещи, даже не намекая, что тот и сам бы все понял, если бы внимательно слушал предыдущие лекции и почитал учебник.
Книги Наморадзе были для Наны слишком сложны, но она выбрала одну из них и упорно пробивалась через текст. Однажды она решилась стукнуть в дверь его кабинета и попросить разъяснений. Он был занят, но отвлекся и, удивившись тому, что она на втором курсе пытается читать такую сложную книгу, объяснил непонятное место и предложил ей приходить на семинары четвертого курса, где обсуждались эти вопросы. С тех пор он заметил Нану и, когда она с отличием окончила университет, придержал для нее освободившееся место ассистента на своей кафедре. Там она видела его почти каждый день, знала о его домашних делах, встречала его взрослого сына, который был похож на отца, но ни в какое сравнение не шел с академиком. Она защитила на кафедре диссертацию, и на защите Николай Иванович, ее научный руководитель, сказал много хорошего о ее усердии и преданности науке.
Нана Семеновна уже была доцентом кафедры Высшей алгебры, когда академик Наморадзе, последний год почти не появлявшийся в университете, умер в возрасте восьмидесяти лет. Она была одинока и любила его теперь не меньше, чем увидев первый раз на первом курсе. За всю жизнь она не встречала человека, которого можно было хотя бы сравнить с ним. Тем же летом тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года она узнала, что внучка академика поступила на их факультет. Николай Иванович носил ее на руках, целовал, делал ей "козу", привозил из заграничных вояжей игрушки и платьица и накрывал подушкой телефон, когда она случайно засыпала на диване в его кабинете.
Первого сентября, читая список присутствующих, Нана внимательно оглядела девочку по фамилии Наморадзе. Да, похожа... Тот же нос и линия лба... но Николай Иванович был нетороплив и вдумчив, а эта хохотала, была подвижна и окружена толпой поклонников. На первом экзамене она без подготовки вышла отвечать по билету, легко решила обе задачи и когда Нана Семеновна предложила на пятерку решить дополнительную и выбрала трудную, отсела к соседнему столику и за полчаса справилась, не допустив ни одной ошибки. Она вышла с пятеркой, в которой не сомневалась с самого начала.
В следующем семестре девчонка закрутила роман с симпатичным троечником. Они нахально опоздали на двадцать минут, совершенно не смущаясь, вошли вместе и стали пробираться на свободные места в верхнем ряду аудитории, спускавшейся к кафедре амфитеатром. Нана Семеновна не верила своим глазам - да они были любовниками! И нисколько этого не скрывали! Она прервала лекцию, чтобы все могли полюбоваться этим бесстыдством и после паузы сказала громко и раздельно: "Доброе утро, Наморадзе!". Девица обернулась к кафедре и в полный голос ответила с сияющей улыбкой: "Доброе утро, Нана Семеновна". Аудитория одобрительно засмеялась.
Нана Семеновна повернулась к доске, безупречным почерком дописала второе следствие из доказанной теоремы и мимолетно подумала: "Жизнь прошла."
На ее курсе из сорока двух студентов училось только шестеро девочек, однако за Наной никогда никто не ухаживал. Она не была хорошенькой, одевалась плохо - времена были послевоенные, скудные. Другим девочкам мамы перешивали свои и бабушкины старые платья, так что они иногда появлялись в обновках, а у Наны мама умерла. Но если говорить правду, главное было в характере. Она редко смеялась - плохо понимала в чем смысл шуток и зачем они вообще нужны. Ей хотелось бы нравиться однокурсникам, но сами они казались ей совершенно не достойными внимания. Ну, может, двое-трое отличников. Но эти ребята редко брились, ходили в нечищеных ботинках, от них пахло пóтом и кроме обсуждения учебного материала говорить с ними было не о чем. На семинарах они иногда казались интересными и даже блестящими, но после, в коридоре она не могла присоединиться к общему разговору или спору, стояла с остальными девочкам или сидела на подоконнике с учебником на коленях. На самом деле на этих семинарах она только и жила по-настоящему. Самым интересным был семинар заведующего кафедрой высшей алгебры, академика Наморадзе. Она была влюблена в него и искренне изумлялась тому, что остальные девушки не питали к нему никаких особых чувств. Николай Иванович был не только уникально талантливым математиком, но и изумительно хорош собой. Седеющие волосы, черные усы, очки с толстыми линзами - все в нем было необыкновенно. А лекции его и замечания на семинарах были просто невероятны. Под действием его негромких слов и неспешного постукивания мелом по доске, туманная невнятица обращалась в стройную конструкцию, прозрачную и прочную, как Эйфелева башня. Можно было задавать любые вопросы. Он отвечал просто, с готовностью и не раздражаясь. Иногда Нана изумлялась терпению, с которым он втолковывал туповатому фронтовику простые вещи, даже не намекая, что тот и сам бы все понял, если бы внимательно слушал предыдущие лекции и почитал учебник.
Книги Наморадзе были для Наны слишком сложны, но она выбрала одну из них и упорно пробивалась через текст. Однажды она решилась стукнуть в дверь его кабинета и попросить разъяснений. Он был занят, но отвлекся и, удивившись тому, что она на втором курсе пытается читать такую сложную книгу, объяснил непонятное место и предложил ей приходить на семинары четвертого курса, где обсуждались эти вопросы. С тех пор он заметил Нану и, когда она с отличием окончила университет, придержал для нее освободившееся место ассистента на своей кафедре. Там она видела его почти каждый день, знала о его домашних делах, встречала его взрослого сына, который был похож на отца, но ни в какое сравнение не шел с академиком. Она защитила на кафедре диссертацию, и на защите Николай Иванович, ее научный руководитель, сказал много хорошего о ее усердии и преданности науке.
Нана Семеновна уже была доцентом кафедры Высшей алгебры, когда академик Наморадзе, последний год почти не появлявшийся в университете, умер в возрасте восьмидесяти лет. Она была одинока и любила его теперь не меньше, чем увидев первый раз на первом курсе. За всю жизнь она не встречала человека, которого можно было хотя бы сравнить с ним. Тем же летом тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года она узнала, что внучка академика поступила на их факультет. Николай Иванович носил ее на руках, целовал, делал ей "козу", привозил из заграничных вояжей игрушки и платьица и накрывал подушкой телефон, когда она случайно засыпала на диване в его кабинете.
Первого сентября, читая список присутствующих, Нана внимательно оглядела девочку по фамилии Наморадзе. Да, похожа... Тот же нос и линия лба... но Николай Иванович был нетороплив и вдумчив, а эта хохотала, была подвижна и окружена толпой поклонников. На первом экзамене она без подготовки вышла отвечать по билету, легко решила обе задачи и когда Нана Семеновна предложила на пятерку решить дополнительную и выбрала трудную, отсела к соседнему столику и за полчаса справилась, не допустив ни одной ошибки. Она вышла с пятеркой, в которой не сомневалась с самого начала.
В следующем семестре девчонка закрутила роман с симпатичным троечником. Они нахально опоздали на двадцать минут, совершенно не смущаясь, вошли вместе и стали пробираться на свободные места в верхнем ряду аудитории, спускавшейся к кафедре амфитеатром. Нана Семеновна не верила своим глазам - да они были любовниками! И нисколько этого не скрывали! Она прервала лекцию, чтобы все могли полюбоваться этим бесстыдством и после паузы сказала громко и раздельно: "Доброе утро, Наморадзе!". Девица обернулась к кафедре и в полный голос ответила с сияющей улыбкой: "Доброе утро, Нана Семеновна". Аудитория одобрительно засмеялась.
Нана Семеновна повернулась к доске, безупречным почерком дописала второе следствие из доказанной теоремы и мимолетно подумала: "Жизнь прошла."