Явился на лечение грузинский еврей лет сорока пяти. Высокий, сутулый, одетый с претензией на роскошь. Туфли его завораживали взгляд длиннейшими приподнятыми над полом носками в духе старика Хоттабыча. Рубашка была розовая, но не содержала намека на голубизну ее владельца. Галстук поражал воображение. Галстук в Израиле носит жених под хупой, премьер министр при фотографировании на официальные
портреты и телохранители в свое рабочее время. Так что человек в галстуке вообще наводит на размышления. Тем более, что галстук Ицика был совершенно исключительной расцветки и приводил свидетелей в состояние глубокой задумчивости. Но особым отличительным признаком этого пациента была его прическа. Это была длиннейшая прядь пегих волос, укоренившихся над правым ухом и тщательно переброшенная через купол черепа в сторону левого уха. Объяснения врача он слушал невнимательно. Проценты выживаемости других пациентов с аналогичной болезнью не производили на него никакого впечатления. Включился в беседу он только в момент, когда врач коснулся риска выпадения волос, как побочного явления радиационного лечения. На это Ицик ответил, что он категорически не согласен рисковать своими волосами и если (не дай бог!), такая потеря случится, засудит больницу и всех ее работников.В конце концов, после длительных пререканий, криков и слез жены, уговоров врачей всех рангов, вплоть до заведующего отделением и телефонного звонка старушки матери, он подписал согласие на лечение, включающее в себя пункт о возможном выпадении волос.
На лечения он ходил аккуратно и так же аккуратно расточал льстивые просьбы беречь его прическу пополам с угрозами страшной мести, если она все же пострадает. Тридцать дней отделение, сцепив зубы, терпело его присутствие. После чего он закончил курс и стал медленно выветриваться из памяти травмированных техников. Прошел год. При той стадии болезни, с которой Ицик начинал лечение, шансы его прожить год были нулевые. Тем не менее через год он явился навестить нас. Он снова был в галстуке и с загнутыми носками туфель и прическа его нисколько не изменилась на наш вкус. На здоровье он не жаловался, но всем и каждому рассказал, что волосы его после лечения утратили блеск и шелковистость и он много раз сожалел о своем опрометчивом решении обратиться за помощью к медицине.
Другой случай касался элегантной женщины, которая по всем возможным признакам, несомненно принадлежала к элите. Она была умна, сдержанна и обаятельна. Легко и мягко общалась со всеми, была детской писательницей и, как выяснилось, дочерью одного из членов Верховного Суда Израиля. Лицо ее было чудовищно обезображено огромной опухолью, захватившей нос и правую глазницу. Ее поведение никак не коррелировало с ужасным лицом, на которое было невозможно смотреть, не отводя глаз. Доктор Вигода, тщательнейшим образом изучив ее историю болезни, сказал, что хоть шансы и не велики, но при удачном стечении обстоятельств, она может выздороветь. Я рассчитывала эту программу. Сложности были связаны с тем, что зрительный нерв находился прямо в контакте с опухолью и необходимая доза могла привести к слепоте или серьезным проблемам со зрением. Боже, на какие изощрения мы пускались чтобы увеличить точность тогда еще очень примитивных способов облучения! Какие усилия прикладывали техники, какие ювелирные блоки отливали для защиты глаза и глазного нерва. А как сложно было достоверно рассчитать эти неординарные методы. Пациентка нравилась нам все больше. Хладнокровие, доброжелательность и чувство юмора в предложенных обстоятельствах удел одних лишь лучших представителей человеческого рода. К последнему дню лечения она выглядела страшно: вся поверхность опухоли гноилась и кровоточила.
На лечения он ходил аккуратно и так же аккуратно расточал льстивые просьбы беречь его прическу пополам с угрозами страшной мести, если она все же пострадает. Тридцать дней отделение, сцепив зубы, терпело его присутствие. После чего он закончил курс и стал медленно выветриваться из памяти травмированных техников. Прошел год. При той стадии болезни, с которой Ицик начинал лечение, шансы его прожить год были нулевые. Тем не менее через год он явился навестить нас. Он снова был в галстуке и с загнутыми носками туфель и прическа его нисколько не изменилась на наш вкус. На здоровье он не жаловался, но всем и каждому рассказал, что волосы его после лечения утратили блеск и шелковистость и он много раз сожалел о своем опрометчивом решении обратиться за помощью к медицине.
Другой случай касался элегантной женщины, которая по всем возможным признакам, несомненно принадлежала к элите. Она была умна, сдержанна и обаятельна. Легко и мягко общалась со всеми, была детской писательницей и, как выяснилось, дочерью одного из членов Верховного Суда Израиля. Лицо ее было чудовищно обезображено огромной опухолью, захватившей нос и правую глазницу. Ее поведение никак не коррелировало с ужасным лицом, на которое было невозможно смотреть, не отводя глаз. Доктор Вигода, тщательнейшим образом изучив ее историю болезни, сказал, что хоть шансы и не велики, но при удачном стечении обстоятельств, она может выздороветь. Я рассчитывала эту программу. Сложности были связаны с тем, что зрительный нерв находился прямо в контакте с опухолью и необходимая доза могла привести к слепоте или серьезным проблемам со зрением. Боже, на какие изощрения мы пускались чтобы увеличить точность тогда еще очень примитивных способов облучения! Какие усилия прикладывали техники, какие ювелирные блоки отливали для защиты глаза и глазного нерва. А как сложно было достоверно рассчитать эти неординарные методы. Пациентка нравилась нам все больше. Хладнокровие, доброжелательность и чувство юмора в предложенных обстоятельствах удел одних лишь лучших представителей человеческого рода. К последнему дню лечения она выглядела страшно: вся поверхность опухоли гноилась и кровоточила.
Никогда в жизни никакие мои усилия не приносили таких безукоризненно сладостных плодов! Разумеется, вылечил ее Вигода, но мы все оказались его исправными и острыми инструментами. Сколько радости принесло мне ее лицо! И я в который раз изумилась, вспоминая поведение и манеры этой женщины, с дества привычной к поклонению и восторгу, когда она (к счастью временно) превратилась в безобразное чудовище