В первом классе у меня была подруга Лидочка. Я, конечно, тоже была отличницей, но ненастоящей. Я была всезнайка и торопыга. Мне все было интересно, но по-настоящему сделать я ничего не умела - ни нарисовать красивую картинку, ни переписать из прописей четыре заданных предложения с правильными нажимами, ни даже вывести рядом две двойки, похожие друг на друга. А Лидочка была настоящая отличница. Тетрадки ее были обернуты калькой, косички заплетены так, что на затылке образовывали прямой угол. Бантики топорщились, тогда как мои были как будто обмакнуты в кисель. Клякса сроду не посещала ее странички и почерк был точно, как у учительницы. Я обожала ее. Мы сидели за одной партой и я списывала с доски быстрее, чем учительница писала, а Лидочка только то, что уже было написано и точно так же укладывая строчки, как это делала Сима Иосифовна. Мы непрерывно болтали на уроках. Причем только теперь я соображаю, что болтала, собственно, я. И даже, вероятно мешала серьезному человеку усваивать учебный материал. Кончилось тем, что нас рассадили. Сима Йосифовна пару раз предупредила нас, а когда я в очередной раз захихикала, просто велела Лиде взять портфель и пересесть за другую парту. Гром грянул среди ясного неба! Я захлебнулась в слезах. Невозможно было поверить, что безупречная Лидочка больше не принадлежала мне. Я умоляла и клялась - но изменить что-нибудь было уже невозможно. Слезы лились до конца уроков, по дороге домой и дома до самого вечера. Я перебирала все детали трагедии. Самой ужасной было то, что Лидочка не плакала. Она немножко нахмурилась, потом пересела, куда велели, открыла Арифметику и начала решать пример. Дома я рассказала, что случилось и выслушала подобающие укоры и утешения. Но мысль о том, что завтра я вернусь в класс и вместо идеальной Лидочки сяду рядом с расхристанным пованивающим двоечником, приближенным ко мне для исправления его поведения и успеваемости, вызывала новый приступ рева, с которым я совершенно не могла справиться. Сказать по правде, поздно вечером, изнемогая от моих бессмысленных и неутешимых всхлипываний, мама отшлепала меня, присовокупив, что теперь по крайней мере у моих слез есть внятная причина. Это немножко помогло горю, но еще много дней там, где ребра закругляются и поднимаются к сердцу у меня сидела злая кручина - что-то похожее одновременно на боль, страх, тоску, голод и сожаление. Потом в жизни я встечалась с этим несколько раз - не так часто. Оно всегда было такое же. Опыт нисколько не помогает бороться с душевными ранами. Утраты, утраты...
