Картинка была абсолютно четкой. Я уже видела ее, когда мама возила нас с братом в Бакуриани. Но не это поразило меня особенно сильно. Невыносимый восторг вызвало слово ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ, так свободно, уверенно и вольно расположившееся во второй строчке. Я тогда в первый раз и навсегда поняла, что стихотворение - это то, что нельзя пересказать другими словами. Дальше накатили Андерсен, с его первыми печалями, Чук и Гек,
Ленивый муж своею старой лейкой
В час утренний не орошал его;
Он как отец с невинной жил еврейкой,
Ее кормил — и больше ничего.
Мне ужасно понравилась цезура после слов "ее кормил". Читатель понял, что я добралась до Гавриилиады. И папа тоже понял. Он выслушал, не высказал никаких эмоций, а только посоветовал заняться уроками.
Глава в трех мушкетерах, где миледи принимает д'Артаньяна вместо графа де Варда ("Ночью все кошки серы") тоже содержала необъяснимые
несообразности - например, с какой стати миледи принимала возлюбленного в ночной рубашке? Ведь выслушивать признания и даже дарить поцелуй любви, можно было и в парадном платье. И даже куда удобней!В следующем году, в детском санатории в Цхалтубо, куда я попала из-за участившейся ломоты в коленках, старшая девочка просветила нас, девочек помладше. Ужас от отвратительной механики любви улегся за несколько месяцев, и литература повернулась ко мне еще одной гранью. Пестрые рассказы Элиана, Декамерон и всякие грубые французские фаблио стали интересовать меня чрезвычайно. Оставляя, однако, место для Зощенко, Бабеля, Олеши, Катаева и Каверина. И конечно, чуть ли не в первую голову, для Козьмы Пруткова, Ильфа и Петрова, и Гашека. Когда я кончала школу, опубликовали ВСЕ. Булгакова, Гумилева, Ахматову (я на правую руку надела перчатку с левой руки - сердце замирает от волнения)
Не помню, чтобы мои литературные пристрастия изменились за последние полвека. Я по-прежнему люблю Маршака и старинные баллады (ночь была и было темно - ночью с войны вернулся Рено). По-прежнему испытываю нежность к книгам Стругацких - даже самым простодушным из них, от которых авторы давно и со стыдом отреклись. Я только научилась извлекать удовольствие из "неприятного". Приучали меня к этому Кафка и Набоков, и Умберто Эко. Некоторая читательская изощренность требуется, чтобы прочесть и полюбоваться Островом Накануне. Ну, что же, за длинную, наполненную книгами жизнь, ее можно приобрести.
Горенштейн, Шишкин, Иличевский - это не легкое чтение. Чтобы отдохнуть и вернуть себе душевное равновесие, я читаю Монтеня, Записи и выписки Гаспарова, Инструмент языка Водолазкина и повести Белкина. (Моя бабушка добавила бы "не будь рядом помянуто")