В детстве чистописание давалось мне с большим трудом. У меня были прописи - далеко не все наши ученики стали счастливыми их владельцами. Не помню уж почему, прописи достать было нелегко.
Я честно пыталась следовать их божественной безупречности - чередовать утолщения (нажим на ручку, высунутый кончик языка, сдувание прядки волос, падающей на глаза) с волосяными кончиками букв. Ничего похожего на оригинал не получалось никогда. Я была хорошей ученицей и учительница прощала мне ужасные, заляпанные кляксами тетрадки, сознавая, какого старания стоили эти задания. В следующие годы красота букв уже не имела значения, но оставалось необходимым внятно писать на доске. Когда это был урок русского, английского или грузинского, мои строчки просто сильно кренились книзу. И, кроме того, от частого стирания сухой тряпкой особо безобразных букв и замены их более аккуратными, все написанное становилось затуманенным и противным для чтения. Хуже обстояло дело с физикой и математикой. По неведомой мне причине, последовательные элементы расчетов, оказывались разбросанными по разным частям доски, а иногда и не мотивировано перебирались на другую доску. К правильному ответу я-то приходила, но проследить путь, который меня туда привел было исключительно сложно. Профессиональные учителя это, конечно, умели, и свою пятерку я получала. Но вернувшись на место и глядя на доску, испачканную моим ответом, всегда испытывала стыд и отвращение. В студенческие годы мне пришлось пережить один семестр черчения. Настоящего черчения на ватмане рейсфедером, истекающим тушью. Самым страшным был правый нижний угол чертежа. Там в рамку, которую мне удавалось изобразить по стандарту, следовало вписать чертежным шрифтом название чертежа, фамилию, и еще какие-то данные, которые отнимали у меня больше времени, чем все остальные домашние задания вместе взятые. С самыми печальными результатами.
Я и сейчас, объясняя кому-нибудь предметы, нуждающиеся в графических пояснениях, изображаю хорошо известные мне вещи настолько невразумительно и неоднозначно, что посмотрев на исписанный листочек, разыскиваю соответствующую книгу, и показываю на напечатанной схеме или графике, что, собственно, я имела в виду. Нечего и говорить, что нарисовать что-нибудь неформальное я совершенно не в силах. То-есть, могу, конечно, но на моих рисунках кошка и слон выглядят совершенно одинаково: огурец с четырьмя ножками и парой ушей.
Компьютерная эра внесла комфорт в мое сочинительство. Буквы стали ровными, строчки горизонтальными. Обожаю играть с разными шрифтами и жирностями. Балуюсь даже с расстояниями между строк и шириной полей. Без всякой цели. Просто для удовольствия властвовать там, где была бестолковой рабыней.
Я теперь могу скрыть основополагающую смятенность своей души, которая открывается каждому, кто держит в руках мою рукописную страничку. Иногда, в особых обстоятельствах, я еще пишу от руки и тогда, вглядываясь в написанное, пытаюсь понять, что значат лихорадочные разрывы между буквами в длинных русских словах, куда подевались точки над i и черточки у t по-английски, и кто вообще разберет, написанное мной на иврите.
