В стену были вделаны изогнутые трубы. Из них лилась вода. Никаких душев - струя воды и, кажется, даже без вентиля. Вода горячая, но не слишком. Из пара выступали ужасные дородные волосатые тетки. В ту эпоху обязательных непрозрачных чулок и длинных юбок, никто и не помышлял об эпиляции или бритье ног и подмышек. И даже усиков. Но обязательными считались услуги банщицы. На банщицах были лифчики и трусы. И платок на волосах. Это были дебелые тетки, как, впрочем и большинство клиенток. Они укладывали нас по очереди на теплые каменные постаменты в центре зала, намыливали какой-то специальной перчаткой, создающей из убогого мыла пятидесятых годов целые облака пены, потом растирали так, что с чистой на вид кожи скатывались закрученные струпики грязи, потом снова мылили и обдавали ведром теплой воды. Вымытым было самое время окунуться в бассейн. Бассейнов было три - мне, маленькой, казалось непостижимым, отчего кто-нибудь залезет в бассейн с холодной или очень горячей водой. Хотя они не пустовали. Но я нежилась в теплом. Там была приступочка на которой я стояла, держа голову над водой, а взрослые, конечно, стояли на дне.
Потом мы одевались и шли отдохнуть и перекусить к тете Соне. Дяди Миши дома не было - он работал рабочим на фабрике, что было мне странно - не инженер, не врач и даже не маляр, а рабочий - экзотическая профессия.
Мы перекусывали чем-нибудь печенным и сестры беседовали, а я смотрела в окно. Говорили они о старшем сыне тети Сони. Мой дядя Изя был физиком. Очень талантливым. Жил в Москве и работал над чем-то ядерным и очень секретным. Потом он внезапно заболел. Тетя Соня поехала к нему, ухаживала за ним в больнице и после его смерти вернулась в Тбилиси полуобезумевшая от горя. После этого они с бабушкой постоянно говорили о том, как он
Прошло еще несколько лет, я уже сама была студенткой и гостила в Москве у любимой тети Брони, которая преподавала физику в МАИ. Мы заговорили об Изе, и я узнала удивительное: он умер от рака поджелудочной железы. Очень быстрая смерть тридцатилетнего, всеми любимого, красивого, талантливого человека. И мать его, не умея справиться с нелепостью произошедшего, укутала этот реальный ужас романтическим муаром верности науке, таинственной аварии на реакторе, неизлечимой лучевой болезни. Она и сама верила, что все было, как в кино. И, конечно, мы все.
Тогда, после разговора с тетей Броней, я впервые поняла беспомощность факта перед пересказом. Невероятную уязвимость события перед последующим его описанием. Незащищенность прошлого перед будущим. А потом множество раз сталкивалась с облагораживанием случившегося в реальности по законам беллетристики. Наверное, и сама не без греха